Дамило Маджжи.
Фабрицио де Андре -
скромный человек, который говорит с миллионами.
Его часто называют странной личностью, говорят, что он ни во что не ставит свою публику. Но всё совсем не так: Фабрицио необыкновенно застенчив, поэтому его диалог с людьми возможен лишь через песни...
- Июнь, Милан.
- Говорить о Фабрицио де Андре в Италии – все равно, что говорить о Жорже Брассане во Франции или о Бобе Дилане в Америке. Де Андре - это музыкальный феномен, имеющий глубокие корни в мире бардов, с которых все и началось в шестидесятых. Бардов из старой гвардии сейчас осталось очень мало, из них Фабрицио Де Андре имеет наибольшее количество последователей. Будучи странной и противоречивой личностью, Де Андре ввел в мир легкой музыки новый способ самовыражения, отображения окружающей реальности (это касается и музыки, и слов). Понятие так называемой «canzonetta» он возвысил до уровня поэтического рассказа. Эту старинную золотую жилу, которую он открыл заново, теперь разрабатывают многие современные барды.
- Фабрицио создал множество песен, которые с каждым годом увеличивали его известность: La Ballala del Michи («Баллада о Мике»), La Guerra di Piero («Война Пьеро»), Bocca di rosa («Губы Розы»), Via del campo, La leggenda di Natale («Рождественская легенда»), il Рescatore («Рыбак») . Но, пожалуй, самой известной песней является Canzone di Marinella («Песня о Маринелле»), которая, благодаря блестящему исполнению Мины имела грациозный успех.
- Организовать интервью с Фабрицио – предприятие не из легких. Сегодня он в Милане, завтра – в Риме, и так без конца… К этому можно прибавить необыкновенно закрытый характер, чуждающийся любых форм публичности. Поэтому мне пришлось запастись терпением, и после многих неудачных попыток я неожиданно застал его в зале одной из миланских звукозаписывающих студий, где было сделано несколько пробных композиций для его нового диска. Пользуясь перерывом в работе и заметив его расслабленное состояние... я моментально втянул его в разговор.
- Вопрос. Фабрицио, многие говорят, что твое творчество весьма спорно, что ты очень противоречивый и интровертный певец, и, возможно, тот, кому больше всех завидуют. Что ты думаешь об этом?
- Ответ: Насколько я сам себя знаю, а также на примере друзей, в том числе и тех, которые работают в той же сфере, что и я, где ревность и зависть обычное явление, я отвергаю подобные суждения, как маловероятные. К сожалению, иногда мою скромность неправильно истолковывают, считая меня человеком, для которого характерна неприятная отрешенность, дистанция… Это, конечно, не правда. Но если обо мне говорят как об авторе, если, обсуждают мое творчество, – это чрезвычайно важно, так как для меня это постоянный стимул к самосовершенствованию, разумеется, в пределах возможного.
- В. Хотя многие и восхищаются тем, что ты делаешь, однако, часто указывают на то, что в литературном отношении твоими вдохновителями были известные французские барды, вроде Бреля и Брассана.
- О: Думаю, у всех нас есть культурные корни, от которых очень трудно отделиться, никто из нас не может считаться полностью автономной, изолированной личностью. Действительно, поначалу меня вдохновляли авторы, которых ты назвал. Но потом я пошел своей дорогой и теперь думаю, что все, о чем я говорю – это исключительно мои мысли.
-
В: "Старые" барды, к которым относят и тебя, все родом из Генуи. Можно назвать хотя бы таких мастеров как Ланци, Бинди, Паоли, Паоло Вилладжо. Все они искали признания где-то в другом месте. Ты же, напротив, остался верен родному городу.
-
О: Не будем говорить о верности, скажем проще: некоторые привычки мне просто очень дороги.
-
В. Но именно из-за твоей работы ты вынужден много путешествовать, и твоя семья остается одна. Ты не считаешь это эгоистическим поведением?
-
О: Я бы так не сказал, потому что где бы я ни осел, рано или поздно я был бы вынужден оставить свою семью одну, так как я должен распределять свое время между Римом и Миланом. Поэтому проблема заключается не в этом, ведь генуэзцы с незапамятных времен были путешественниками, и их семьи привыкли ждать их возвращения.
-
В. А как же твой сын? Ты никогда не берешь его с собой?
-
О. Я бы хотел, но представь, что ему была бы за радость все время находиться со своим занятым отцом в звукозаписывающей студии? Однажды я так и сделал, потому что ему вдруг захотелось увидеть Миланский собор. Я ему показал всё – шпиль за шпилем, и он был очень доволен. Мы проводили с ним вместе субботу и воскресенье, но, к сожалению, я прекрасно понимаю, что мне не всегда удается заинтересовать его. Не могу сказать, что я плохой отец, я желаю своему сыну только добра, но я не всегда могу понять, что его волнует в его 11 лет.
-
В. Интересуется он твоей артистической деятельностью?
-
О. Несмотря на возраст, он обеими ногами твердо стоит на земле. До недавнего времени я замечал в нем опасную тенденцию – он чрезвычайно гордился своим известным отцом, но сейчас он прекрасно понимает, что моя профессия абсолютно нормальная, не хуже и не лучше других.
-
В. Но какой ты в семье на самом деле?
-
О. Пусть это скажут мои жена и сын. Я, как и любой из нас, нашел бы много слов в свое оправдание. Однако, совершенно ясно, что как отец и как муж я не без недостатков.
-
В. Тебе нравиться хорошо поесть?
-
О.(Улыбаясь.) Это всегда лучше, чем поесть плохо, тебе так не кажется?
-
В. Я знаю, ты не любишь, когда говорят о том, что ты построил себе дом на Сардинии, куда ты часто удаляешься...
-
О. Однако, ты сказал, что это важно, если мы обсудим это. Сардиния символизирует для меня возвращение к свободной жизни, прежде всего в физическом смысле, к той самой жизни, которую я вёл за городом, когда был маленьким, во время эвакуации. Это постоянное вынужденное возвращение к сильнейшим детским ощущениям, в общем, почти возвращение к истокам.
- (Роль "учителя" ему не очень-то нравится.)
-
В. Говорят, ты много пьешь, Фабрицио. Это правда?
-
О. Правда, думаю, я пью больше чем человек, пьющий в меру. Для меня алкоголь это стимулятор, это та сила, которая помогает мне лучше работать и думать. Но иногда, наоборот, как раз помогает не думать, забыться. Ты спрашиваешь, почему я пью, а ты сам-то пробовал?
- (Я благоразумно обхожу молчанием этот вопрос, и продолжаю расспрашивать.)
-
В. Что касается работы, что-нибудь изменилось со времени выпуска твоего первого LP до выхода твоего нового диска "Storia di un impiegato"(«История служащего»)?
-
О. Глобальное изменение. Если раньше меня вдохновляла литература, то в «Storia di un impiegato» я начал выражать свои собственные мысли; то как я понимаю, чувствую вещи. Это разъяснение для всех, в том числе для критиков.
-
В. Многие говорят, все, что ты выпускаешь, не твоих рук дело, это так?
-
О. Неужели ты думаешь, что те зарубежные авторы, которых ты только что назвал, работают сами по себе? Все мы работаем в одной связке, в"йquipe". У меня тоже есть отличные помощники, например, Джузеппе Бентивольо, Никола Пьовани. Со всем уважением и соблюдая пропорции, хотел бы напомнить тебе, что и у Иисуса Христа были помощники: целых двенадцать!
-
В. Но если посмотреть на твоих непосредственных конкурентов, возьмем к примеру Гуччини (Guccini), Ла Неве ( La Neve), Де Грегори ( De Gregori), Веккьони (Vecchioni), ты не считаешь себя их учителем?
-
О. Я всего лишь считаю их людьми, которые занимаются тем же самым делом, что и я. Ничьим учителем я себя не считаю!
-
В. Если говорить о содержании и о стихах песен, прежде всего на твоем последнем диске, - ты считаешь их понятными для всех?
-
О. Мне довелось читать письма, которые присылали мне студенты, рабочие… Поэтому я бы сформулировал это так: тот, кто хотел понять, отлично понял, о чем идет речь.
-
В. В любом случае не мог бы ты пояснить в двух словах содержание стихов этого диска?
-
О. Это символическая история о служащем, который, слушая одну французскую песню, вдохновился драматическими событиями мая 1968 года, когда в Париже проходили студенческие волнения, и решил противопоставить себя той системе, которая сделала его похожим на робота. Своими собственными руками он решил сделать бомбу и собирался взорвать её на празднике. Но, конечно, его надежды не оправдались; бомба взорвалась в другом месте. Служащего арестовали, и, сидя в камере, он размышляет о том, что совершил. Он приходит к выводу, что это было глупо и бесполезно – лишь одиночный жест, который не изменит хода вещей.
-
В. Это правда, что у тебя много комплексов?
-
О. Я даже тебе мог бы подарить некоторые…
-
В. Фабрицио, ты обычно избегаешь массовой публики: на телевидении, на презентациях. С чем связано такое поведение в отношении людей, которые, в сущности, являются покупателями твоих дисков?
-
О. Я не устраиваю спектаклей, так как не являюсь актером, который играет в спектаклях, не считаю актёрство профессией, которая мне подходит, но, прежде всего, я не хочу стыдиться того, что делаю. А потом, мне кажется: нравится кто-то публике или нет, это вовсе не зависит от лицевой мускулатуры. А что касается дисков, то они попадают на рынок как плавленые сырки, с той лишь разницей, что сырок ты сначала покупаешь, а потом он тебе нравится, с дисками все наоборот, их можно спокойно послушать, а уж потом решить, стоит ли их иметь дома или нет.
- Вдруг в зале из громкоговорителя раздается голос аранжировщика Жан Пиеро Ревербери (Gian Piero Reverberi), который вызывает Де Андре в студию звукозаписи. И вот он – через несколько мгновений – «Де Андре официальный», Де Андре, который очаровывает как всегда, противоречивый и аристократический, сидит перед звукозаписывающим оборудованием. Я приветствую его из кабинки режиссёра, но он не замечает меня.
- Теперь он один на один со своей музыкой, с тысячами своих мыслей.
-
перевод - Марина Кораблёва, апрель 2005г.
- публикация - "BOLERO TELETUTTO", № 1394, 20 января 1974 г.
|
|
